Когда-то очень давно, в социалистическом детстве, Средняя Азия представлялась мне в виде невиданных минаретов, белоснежных куполов, а под ними – сидящих на палящем солнце хитрых толстых баев в расписных ватных халатах. Ещё из одной книги я узнал, что Ташкент – город хлебный. Больше про республики Средней Азии мне не было известно. В моей сельской школе к этим скудным знаниям добавились сведения о героическом сборе хлопка в социалистическом Таджикистане и девочке Мамлакат, которая первая придумала собирать его двумя руками вместо одной. После этого она, и так опережавшая всех взрослых, стала собирать его в пять-шесть раз больше нормы, и Сталин наградил её за это в Кремле орденом Ленина. Легендарный фильм «Белое солнце пустыни» сообщал, что таможня даёт добро, а советские фотографы ездили в Узбекистан в поисках экзотики, так как в Намибию и Кабо-Верде ещё не пускали. И, наконец, в новейшую историю все узбеки и таджики для многих наших соотечественников вошли исключительно в виде затырканных строителей и дворников, тайно или явно ненавидящих нас, россиян, как угнетателей и «работорговцев». Я подозревал, что это не так, и, конечно, не ошибся.
Когда я стал ездить на мотоцикле, то узнал о знаменитой дороге Памирский тракт, той, что на Памире, «крыше мира», и которую должен проехать каждый уважающий себя байкер. И хотя никакой я, к слову, не «байкер», но ездил на мотоциклах по дорогам с такими красивыми названиями как Рута-40, Чуйский тракт и Карретера Аустраль. Памирского тракта в этом списке не было. И вот снова недолгие сборы, и я ошалело брожу по дому с проверенным временем списком вещей на четырёх страницах, собирая их в три мотоциклетных ящика и одну сумку. Верная «Хонда» уже нетерпеливо бьёт копытом со свежим маслом в своих внутренностях, новыми цепью, звёздами и прочая-прочая, добросовестно установленными мастером своего дела Григорием. Недолгий прогрев двигателя на июньской жаре – и в путь. Вот он, пьянящий восторг от лежащей перед тобой дороги в десяток тысяч километров и другой жизни длиною в месяц!
Из Нижнего Новгорода до Самары я выбрал путь «дворами», наискосок минуя все нудные трассы типа М-7, и первый день прошёл в неге и созерцании. Я расслабленно катился по неплохой, свободной от трафика дороге – холмами, полями и перелесками, через маленькие городишки и деревни нашего Среднего Поволжья. За Самарой эта лафа закончилась, и на оживлённой трассе М-32 пришлось вспоминать свой немногочисленный перечень правил, личный рецепт безаварийного мотодальнобоя, который составился в моей голове за время собственных поездок. И пока до Памира далеко, пользуясь случаем, расскажу о них. Речь не о технических аспектах и не о ПДД, которые стараюсь соблюдать, а, скорее, о психологических и организационных правилах. По сути, они довольно просты и банальны, но часто мы забываем о них. Делюсь ими, ведь они могут кого-то и выручить.
Итак.
1. Не нервничать, ни на кого не обижаться, принимать поведение других на дороге с пониманием.
2. Не ехать в тёмное время суток без крайней необходимости, а в тёмное время и дождь – без крайней необходимости в квадрате.
3. Обязательно дальний свет днём и жёлтая жилетка. С ней вы станете заметной фигурой даже на трассе М-7 «Волга».
4. Между рядами – только в пробках.
5. Не ездить в мёртвых зонах у других участников движения.
6. Обгонять наверняка.
7. Чувствовать безопасную скорость.
8. Иметь исправный мотоцикл, рабочий клаксон.
9. Отдыхать при первой необходимости.
10. Не отвлекаться без надобности, например, на слепой китайский навигатор, как у меня.
Надёжная езда – это наше всё, особенно когда у тебя впереди несколько тысяч километров на двух колёсах по дорогам СНГ. Мне лично труднее всего даются первый пункт и последний.
Ну, а теперь по делу. Знаменитый писатель Илья Ильф сказал как-то, что у писателя нет памяти, имея в виду, что нужно делать ежедневные заметки, иначе потом всё забудешь – все умные слова, залетающие тебе в голову. Ну, так это – у больших писателей. У меня же эти самые слова целыми предложениями улетучиваются из головы не то что на следующий день, а после очередного переключения передач. Поэтому я внял совету прозаика и записывал все умные мысли немедля в свой телефон, иногда даже специально останавливался для этого. Ниже и привожу все эти записи, почти в неизменном виде.
Неплохая дорога пересекает Казахстан с северо-запада на юго-восток, от Уральска до Шымкента – машин мало, дорога ровная, ремонты лишь местами. Но скучно... Степь да степь кругом. Чем дальше на юг, тем меньше в степи травы и больше песка. Уже очень жарко.
Казахская заграница была отмечена общением с полицейским патрулём. Хотя этих прощелыг с большой дороги назвать полицейскими не поворачивается язык. Они сфотографировали через экран радара меня, обогнавшего их «Приору» в одном из аулов, обозначенных белой табличкой. Ближайшие строения были далеко за бетонным ограждением трассы, и табличку я пропустил. Мне было показано множество картинок моей спины с подписями от 82 км/ч до110 км/ч. Я был застигнут врасплох, так как не удосужился изучить казахские правила и размеры штрафов. В милицейской «Приоре» «злой» казах за рулём, слева от меня неспешно составлял протокол, рассказывая, что «им самим ничего не надо» и как в этом же ауле мне предстоит заплатить на главпочтамте десятки тысяч тенге. Его обещания путались – начал он с 30000, а потом дошёл до 50000. Называемые суммы меня действительно насторожили, кто их знает, казахов, может у них европейские размеры штрафов за скорость (что, кстати, подтвердилось). «Добрый» казах, сидящий на заднем диване, с азартом делал мне знаки рукой. Хотя знак был лишь один – отчаянно развёрнутая пятерня руки. «Братан, – непрерывно говорил он, потрясая растопыренной пухлой ладонью, – не обижайся, братан…». Сначала пятерня означала сумму в российских тысячах рублей, но после моих «братских» увещеваний опустилась до казахских тысяч. «Братан, давай, братан, без обид, братан, удачи, братан», – слышал я из машины отъезжающего патруля от «доброго». Но после «решения вопроса» они меня уже не интересовали, и я демонстративно презрительно отвернулся, пользуясь вынужденной остановкой для поглощения горячей воды из двухлитровой бутыли.
Справка по Казахстану:
1000 тенге = $ 3,1 (июнь 2017 г.).
1 рубль = 5,5 тенге.
92-й бензин – 165 тенге.
Между заправками может быть до 400 км, нужна запасная канистра, а то и две.
Мотель – в среднем 2000 тенге с человека по схеме: туалет в номере, душ на этаже. Если едешь один, то, как правило, никого не подселяют.
Поесть в придорожном кафе – 800–1000 тенге.
Несмотря на то, что камер на дороге не видно, все едут медленно. Потому как превышение на 10–20 км/ч – штраф 22690 тенге, 20–40 км/ч – 34035 тенге, более 40 км/ч – 68070 тенге. Может, лучше пешком?
Угораздило меня оказаться в Узбекистане в середине июня на мотоцикле. Набегающие потоки воздуха на ходу напоминают работу паронагнетателя в парилке общественной бани. Голова к вечеру похожа на чугунок пшённой каши, вынутой из хорошего узбекского тандыра. Пограничники Узбекистана отрабатывают свой хлеб по полной. Впрочем, никуда при этом не торопясь, но с полной проверкой всего провозимого багажа. Примерно три транспортных средства за час. А поскольку нас, таких счастливцев, оказалось на границе с десяток, то процедура заняла не больше трёх часов.
Выехав из пограничной зоны, казалось бы, можно радостно расправить крылья, но через полкилометра вас так же радостно встречают на полицейском посту и предлагают «пройти». Ведь нужно зарегистрироваться. Не спеша проходит процедура записи ваших данных в специальный толстый журнал. Попутно заботливые вопросы о причине красноты ваших глаз, ведь в 44-градусном тепле (и это в тени!) они, помещённые в шлем-интеграл, должны излучать блаженство и негу. А краснеют они в основном от пива, причём не менее двух бутылок. И, видимо, эту гипотезу придётся проверить, проехав в соответствующее учреждение. Впрочем, вопрос можно решить намного быстрее... Решив каким-то образом «вопрос» с этими мордоворотами (нужно обязательно рваться ехать в медпункт, даже если накануне вы действительно выпили пару бутылок, как я), через пару десятков километров вы подъезжаете к следующему посту, и всё начинается сначала. Есть ещё одна проблема. В государстве практически нет 92-го бензина. И даже тот 92-й, который редко можно встретить, производится из газового конденсата, и как к нему отнесётся приличная техника – большой вопрос. Большинство автомобилей переоборудовано под газ (но в умелых руках узбекских водителей они ездят как на гоночном бензине с октановым числом не менее 100). Короче, мотоцикл в Ташкенте пришлось запарковать во дворе хостела и дальнейшее знакомство как с городом, так и с государством продолжалось посредством такси и скоростных электропоездов.
Если Нью-Йорк – город жёлтого дьявола, а Рио-де-Жанейро классик назвал городом, где все поголовно ходят в белых штанах, то Ташкент – это нечто среднее между ними. Ташкент – это город белого «Шевроле». Произошло так благодаря мудрости руководства страны по трём причинам, а именно: «Шевроле» здесь есть, потому что их здесь делают; белые они, потому что очень жарко, а укомплектование автомобиля кондиционером мало кому по карману; других машин нет, потому что ввозная пошлина близка к 100 %. Вот так и вышло, что город расцвечен в основном белыми «Матизами», «Спарками» и «Нексиями». А редкие белоснежные «Каптивы» выглядят на их фоне роскошными лимузинами. Кстати, узбекские автомобили совсем даже не плохие – выглядят современно и ездят хорошо, особенно симпатичен мне задорный, весёлый «Спарк». Справедливости ради, нужно добавить, что иногда встречаются и другие автомобили – чёрные, большие (японские, немецкие и даже английские). На них мучаются сами мудрейшие.
Ташкент – город по-настоящему столичный, с красивыми зданиями, широкими проспектами, зелёный и чистый. Очень недорогой. В городе таксисты редко просят больше 15000 сом (для перевода в рубли делим на 140). Поесть в отличном ресторане в центре города будет стоить вам около 40000 (300 рублей). Черешня на рынке – 12000, помидоры – 5000. Индивидуальная экскурсия в Национальный музей стоит 3000 сом (чуть более 20 рублей), а сам билет – 4000. Представляю, каково в Москве узбекам пересчитывать московские цены на свои миллионы сомов. При этом официальный курс и «чёрный» отличаются более чем в два раза – признак нездоровой экономики (поэтому банковской картой рассчитываться не стоит, получится в два раза дороже). Несмотря на это, люди с гигантским уважением относятся к своим президентам, особенно к первому президенту Узбекистана Исламу Каримову, бессменно управлявшему страной более 25 лет. Даже в бытовых разговорах многие люди называют его исключительно по имени и отчеству. Люди добрые и приветливые. Наверное, это потому, что редко кто бывал дальше родного Узбекистана – не по карману. К тому же узбекские дипломы не котируются в России (как, впрочем, и наоборот), поэтому интеллигенция трудится на родине (список вузов и НИИ вызывает уважение). Ну, а в Москве, Подмосковье и прочем Замкадье трудятся ребята из глубинки, и у них отношение к России уже несколько другое.
В Бухару и Самарканд ходят скоростные поезда «Афросиаб». За окном проносятся поля помидоров, огороды с окостеневшей от жары землёй, проплывают очертания гор в далёкой дымке.
В поезде весёлый узбекский дедушка напротив всю дорогу надувал щёки, делал свирепые глаза, поднимал указательный палец вверх и страшным голосом вопрошал у маленького внука: «Дэньги эээсть???». Внук отвечал: «Эсть, эсть!!!» и смеялся от восторга, пока не заснул. Когда он через два часа проснулся, первое, что прямо перед собой увидели его с трудом разомкнувшиеся, заспанные глаза, были выпученные зрачки, надутые щёки и указательный палец неугомонного деда. Не дожидаясь вопроса, малыш немедленно согласился: «Эсть, эсть, эсть!!!».
В провинции, в Самарканде и Бухаре я наконец-то увидел то, что грезилось мне в детстве – и высокие минареты, и величественные купола над стенами, украшенными нарядной восточной мозаикой, а под ними пёструю восточную толпу. И это, в отличие от столичного Ташкента – настоящий мусульманский восток, и в вечерних городских чайханах удивительно видеть компании весёлых мужчин с бутылками Кока-колы и чаем на столах.
Через неделю я снова с удовольствием оседлал свой мотоцикл, покидая раскалённый Ташкент. Пройдя в очередной раз все прелести узбекской таможни, я оказался в таджикском городке Бустон. Сначала, конечно, нужно заправиться. Но банковскую карту на заправке не принимают и объясняют, как проехать на городской рынок, чтобы завладеть таджикской валютой. На базаре первый же сидящий у входа дедушка на вопрос где поменять деньги, отвечает, что, конечно, же у него. Вокруг мотоцикла и нас с дедушкой постепенно собираются таджикские мужчины. Деловая часть встречи постепенно переходит в культурную. Дедушка пристально щурится: «Стихи великого таджикского поэта Омара Хайяма знаешь? Можешь что-нибудь прочитать на память?» Я с удовольствием декламирую:
Сияли людям зори – и до нас!
Текли дугою звезды – и до нас!
В комочке праха сером, под ногою,
Ты раздавил сиявший юный глаз...
Дедушка растроган, окружающие мужчины улыбаются, читаю им ещё и «нашего всего» Пушкина, вслед мне поднимаются руки, желают счастливого пути...
На выезде из города, на перекрёстке, я слышу настойчивый свист – свистят откуда-то сбоку, как выяснилось, из патрульной машины, припаркованной на другой стороне перекрёстка, причём не прибегая к табельному свистку. Мелкий демон с двумя лычками на погонах предлагает мне пересесть в его карету. Происходит следующий монолог демона: «Пакупал ты валют на рынок, я снимал... Вездэ камер, запись на телефон у меня... поедем отдэление, закроют тэбя, статья есть... признайся, брат, решаем на месте... меня тоже жена, дети, давай пабратски».
...Я посидел некоторое время молча, обдумывая, а потом потянулся за телефоном и стал перебирать кнопки. «Что, брат, ищэш статья?», – демон строго посмотрел на меня. «Не... номер смотрю... Сейчас позвоню, проконсультируюсь». Демон был молодой и глупый. Я стал металлическим голосом перечислять телефоны, которые у меня, якобы, записаны для «консультации» – консул, посольство, комитет госбезопасности, служба собственной безопасности. На последнем пункте мытарь повернулся и стал смотреть на меня. Я тоже, не моргая, вперился ему в глаза. Так мы сидели некоторое время. Затем что-то дрогнуло в мелком бесе, он медленно отвёл взгляд, а его рука так же медленно протянула мне документы. Попрощался он вполне бодро и по-деловому, так, как будто бы полагаемый штраф был даже вполне уплачен. Были это, наверное, специализированные, пригранично кормящиеся по отработанной схеме мытари, так как далее, вплоть до Душанбе никто более не беспокоил, а на всех пунктах даже показывали проезжать мимо шлагбаумов.
Минуя большой Худжанд и срезав при этом сотню километров, я не спеша тарахтел вдоль одетого в бетон полноводного канала, объезжая ухабы и ямы пыльной сельской дороги. Тут и там вблизи многочисленных аулов плескались шумные ватаги пацанов – каникулы. А я, истекая потом, с завистью смотрел на них, и, наконец, не выдержав соблазна, остановился рядом с одной из компаний под раскидистой ивой и присоединился к ребятне. Вода была тёплой и мутной, мощное течение понесло меня назад в Узбекистан. Я сопротивлялся, в Узбекистан мне не хотелось, в Таджикистане как-то легче дышалось, люди больше улыбались, не было столько оборотней в погонах, но зато было сколько хочешь бензина. Поэтому я, напрягши все свои плавники и ласты, причалил к берегу, отдышавшись, пообщался немного с пацанами и потарахтел дальше в сторону Душанбе.
Дикая жара и ухабы деревенской дороги сделали своё дело: пластиковое крепление китайского кофра немного расплавилось. Отстыковавшись от ракеты-носителя, кофр с жутким грохотом приземлился на асфальт и, попрыгав за мной некоторое время, замер в придорожной канаве. На дороге при этом образовался шлейф из трусов, носков, туалетных принадлежностей и нескольких банок консервов. На глазах заинтересованно наблюдавшей из автобусной остановки публики, я озадаченно соображал, как со сломанными креплениями мне вернуть всё это на место, проехав затем Памирские горы, и вернуться обратно через несколько часовых поясов домой. Второй кофр показывал признаки скорого следования примеру первого и так же обещал в самое ближайшее время освободиться как от мотоцикла, так и от поклажи. А ведь они благополучно прошли Монголию!
Кофры притянуты к раме, рамкам и друг к другу резиновыми жгутами, а дорогу вдруг обступили горы, и она стала стремительно набирать высоту. По пути к Душанбе, через несколько перевалов нужно пересечь три хребта – Туркестанский, Зеравшанский и Гиссарский. Это уже серьёзные горы с пятнами снега наверху в июле. Безлесные, мрачные. Дорога хреновая и страшная, фуры заворачивают на серпантине аж со встречной обочины. Жара быстро сошла «на нет» и обернулась бодрящим холодком, а в многочисленных тоннелях темень и леденящий сквозняк и вовсе нагоняли жути на одинокого мотоциклиста. «Здесь вам не равнина, здесь климат иной», – пел хриплым голосом классик. Иными становятся здесь и водители. Способствует этому то ли какой-то особый, мёртвенно-серый ландшафт остроконечных гор, то ли отсутствие хотя бы каких-то красок, кроме бледно-голубого холодного неба. Но отчаянная удаль местных мужчин, оказавшихся за рулём, не знает границ. Усилен сей эффект повсеместным и круглосуточным употреблением насвая (в Таджикистане его называют нос) – прекрасное тонизирующее средство для вождения, особенно если в его состав – специально для требовательных гурманов – добавлен верблюжий кизяк и куриный помёт.
В одном из аулов, снизив скорость, я привстал на подножках, чтобы пошевелить затёкшими ногами да проветрить в штанинах, и так, стоя, ехал, пока не закончилась деревня. Едва опустившись на сиденье, я почувствовал ощутимый шлепок в многострадальный левый кофр – это пронеслась, вихляясь на убитых амортизаторах и задев мой мотоцикл, обгоняющая меня видавшая виды «японка». Удар был не такой, чтобы сразу повалиться, но приятного мало. Отойдя от некоторого замешательства, я сделал вывод, что пилот родстера учинил это умышленно – дорога была достаточной ширины для обгона, тем более для обгона мотоцикла. Скорее всего, ему не понравился «рисующийся» байкер, ехавший стоя. И вот я решил догнать его, чтобы зачем-то записать на камеру номер машины. Я добавил «газу» и стал, не спеша, приближаться. Сквозь заднее стекло я рассмотрел, что в машине он один, что, надо признаться, добавило мне уверенности. Наверное, увидел в зеркало и он меня и, возможно, тоже ускорился, было уже не разобрать. Так или иначе, приблизившись на нужное расстояние и сделав задуманное – нажав кнопку камеры, я стал уже отпускать его, как вдруг за очередным поворотом въехал в плотную стену пыли. Подумав сперва, что, как осьминог, спасающийся от погони выпускает облако чернил, так и мой визави поднял облако пыли, наехав на обочину, я кое-как вслепую притормозил и остановился. И вот пыль медленно рассеялась, а на дороге постепенно обозначилась лежащая на крыше и парящая растёкшимся антифризом «японка» с ещё крутящимися задними колёсами. Впереди и позади меня уже остановилось несколько автомобилей, и люди бежали к перевернувшейся машине. Водительская дверь её вдруг открылась, и из неё вывалился водитель. Затем он поднялся и своими ногами, полусогнувшись, держась за туловище, дошёл до обочины, сел на землю и так сидел, бессмысленно оглядывая окружавших его людей. Убедившись, что человек не останется без помощи, я поехал своей дорогой – кто знает, как это внезапное собрание местных водил могло отнести к данной ситуации мою скромную персону. Оставшиеся 50 километров горной дроги до Душанбе пришлось ехать уже в темноте.
Таджикистан постепенно превращается в туристическую страну, и мой душанбинский хостел плотно заселен разношёрстной публикой. Вот группа бельгийских велосипедистов занята ежедневным обследованием окружающих горных систем. Вот Эдик из Благовещенска, ему 22 года – на пути к своей мечте, Антарктиде, он ищет пока что работу официантом в Душанбе, чтобы заработать немного денег; человек из Афганистана – имеет некие проблемы с властьпридержащими на родине и теперь здесь, в соседнем Таджикистане в поисках лучшей участи; германские девушки – просто путешествуют на различных видах транспорта; продавец препаратов для здоровья из Уфы – вторую неделю организует в Душанбе некую структуру по сбыту своих снадобий; наконец, американец, которого я сначала недооценил – небольшой, смуглый, рыхлый, с круглым животиком, похожий на индийского коммивояжёра. Американец круглосуточно улыбался и непрерывно что-то говорил среди вежливо внимающих ему немецких девушек. Но через пару дней, уже на Памирском тракте, когда на одном из участков дорогу завалило камнепадом, и водители, сбившись в кучку, коротали время, я увидел его, всё такого же весёлого, окружённого со своим велосипедом многочисленными слушателями. Случилось это едва ли не в 200 км от Душанбе, которые он проехал на гружёном велосипеде по раздолбанной горной дороге с раннего утра за один присест!
На осмотр столицы Таджикистана Душанбе у меня был отведён один день. Душанбинец и уже московский студент Гулджон (Джонни), который устраивал мне регистрацию и разрешение на въезд в горный Бадахшан, указал в письме номер дома, в котором располагался их офис – 55 вместо 50, и я минут 40 бестолково кружил вокруг шестиметрового забора, окружавшего стройку, за которым он согласно Google карте должен находиться. Главная площадь города с хилыми тенями от молодых деревьев в июле подобна раскалённой сковородке. От памятника Исмаилу Сомони мне, фотографирующему его снизу, сверху машет охраняющий его полицейский, целый майор, требуя подойти. Предполагая очередные претензии, иду к представителю власти по ступеням наверх. А майор встречает меня радушной улыбкой, советует лучшее место для съёмки, фотографирует меня на фоне памятника и на фоне душанбинских далей, затем рассказывает всю свою биографию, особенно тепло вспоминая службу в рядах Советской армии в Уфе и в заключение приглашает в его офис, расположенный прямо у ног Сомони, чтобы совместно разделаться с арбузом. Через полчаса другой полицейский, сержант, видимо, никогда не бывавший в воинских частях СССР в силу своего возраста, начинает «разговор» за то, что я не в положенном месте пересёк полукилометровый фонтан напротив Президентского дворца (поперечная бетонная перемычка чаши фонтана истоптана сотнями ног проходящих по ней людей). У меня в кармане нет даже паспорта – я оставил его Джонни, но я лезу на рожон, разговариваю без какого-либо пиетета, хотя и без явной грубости, показываю водительские права, да и то из своих рук, чем сержант особенно недоволен. На обещания отвести меня в отделение, где со мной будут разговаривать «по-другому», охотно соглашаюсь пойти куда угодно. И мы даже идём, но у первого же перекрёстка сержант неожиданно желает мне счастливого пути и с обиженным лицом возвращается на свой боевой пост без «заработка».
С утра, дождавшись Джонни в своём хостеле и завладев необходимыми документами для дальнейшего передвижения по Таджикистану, я, наконец, выезжаю на оперативный простор, а именно уже на тот самый Памирский тракт, ради которого, собственно, и проделал весь этот неблизкий путь из срединной России. Каменистая дорога – вверх, вниз, вправо, влево – петляет от одного кишлака к другому. Высота пока около 1000 м, несколько перевалов по 1500–2000 м. Жара. В путешествии нужно прислушиваться к своему организму, чтобы он не подвёл – какие у него там нужды, что он там желал бы на завтрак либо обед. Чаще всего на обед мой организм требовал исключительно арбуз. Такой обед в придорожных арбузных развалах стоил мне около трёх сомони – цена маленькой бутылки воды в Душанбе. За туалет платить тоже нет необходимости: во-первых, какой туалет может быть в таджикских горах, а во-вторых, после целиком в одиночку съеденного арбуза в туалете не было необходимости – весь арбуз целиком выходил через кожные покровы в виде потоков пота. Съесть в одиночку целиком арбуз и ни разу не сходить в туалет! Такое может быть только в Средней Азии! Да и покупать его не всегда была необходимость. Арбузом там и тут угощают полицейские на блокпостах. Вот на очередном из них маленький весёлый капитан лет 45 утягивает меня за рукав в свой командный пункт, предлагает арбуз, шашлык, рассказывает, конечно же, про два незабываемых года, проведённых в молодости в России. Его более молодые подчинённые с явным непониманием отводят глаза от разбитного начальника – к чему всё это избыточное гостеприимство?
На одном из участков завал из камней, скопилось несколько десятков машин, ждём, когда расчистят. Вижу вышеупомянутого вечнопозитивного американца на велосипеде и здесь же забугорно-забубённого вида мотоциклиста с чёрными кистями пыльных дредов на голове, растянувшегося на коврике рядом со своей младшей «Тенерой». Знакомимся – Мауро из Италии, физик, едет из Турина через Грузию, Азербайджан и Памир в Монголию и далее – через Россию обратно. На пару дней Мауро стал моим напарником, а я, к тому же, ещё и его переводчиком. Мне было полезно два дня подряд поупражняться в английском, обсудив с ним сложнейшие вопросы европейской науки и политики. Для Мауро же, который жаловался на маленький бюджет, наше знакомство тоже оказалось вполне полезным – как с европейца, все лица, предоставляющие товары и услуги, стремились получить с него по полной, со мной же такой номер не проходил, и Мауро существенно экономил на постоях в кемпингах, завтраках и ужинах. После моих переговоров Мауро удивлялся и радовался низким ценам: матрас в хостеле – 15 сомони (меньше двух долларов), ужин – 10 сомони (один доллар), завтрак тоже 10. Неудивительно, что итальянец в дальнейшем не хотел со мной расставаться.
Дорога идёт вдоль реки Пяндж. Могучая река неукротимо несёт свои серые воды, с низким гулом перетекая полноводными перекатами. На другом берегу мрачные скалы Афганистана, маленькие тёмные коробки домов в кишлаках, больше похожие на брошенные доты, людей не видно. На той стороне реки своя дорога, и когда она появляется из-за скал, изредка на ней видны фигурки людей, скота или ползущие автомобили. Временами река сужается, и две дороги разделяет пара сотен метров. Тогда можно помахать рукой проезжающему афганцу на китайском малокубатурнике, а он помашет в ответ.
Весь западный Памирский тракт (его часть до Хорога) для мотоциклиста, если он не новичок, по сути является многосоткилометровой набережной и особого труда для передвижения не представляет, по крайней мере, летом. Другое дело для тяжёлых фур и грузовиков. Узкая каменистая дорога изобилует закрытыми поворотами, нависающими над дорогой глыбами скал, размывами стекающей через дорогу воды. Вот передо мной тяжелогружёный автопоезд балансирует на части из ряда своих колёс. Другая часть висит над промоиной, заканчивающейся обрывом в полуметре от правых покрышек. Слева от фуры поднимается вертикальная скала, крыша кабины едва не цепляет нависающую над ней глыбу. Усложняет манёвры водителю то, что дорога в этом месте делает приличный изгиб, который нужно учитывать при контроле за габаритами... Мда... Удачи вам, ребята, памирские шофёры!
Ну а мотоциклисты наслаждаются жизнью. Заслышав рокот мотора, местные жители оборачиваются и улыбаются. Все без исключения дети и половина взрослых машут руками. А также и третья часть коров и даже некоторые ослы (эти машут хвостами). Пацаны протягивают руки для дружеского хлопка прямо на ходу, здесь это традиция.
За второй день тракта было пройдено 250 км. В этот день мы разминулись с Мауро, и за сотню километров до Хорога я ночевал у Бека, так зовут владельца одного из приютов. Мой ровесник, конечно же, он служил в России – в Сибири. Бек – коренной памирец. Грустно рассказывает, что работы здесь нет, бывал он на заработках в Петербурге, работал вместе с другими таджиками на заводе, несколько месяцев без выходных. Зарплата 30000 рублей, а у русских за ту же работу, с выходными – 40000.
У Бека стандартный памирский «отель» – пять матрасов на полу в комнате в ряд. Душ нет, но можно помыться во дворе из шланга, ледяная вода подаётся из Пянджа насосом. Уборная через дорогу, ночью нужно ходить с фонариком. В эту ночь у меня начались неприятности. Что случилось с моим организмом – не очень понятно – начало горной болезни, ледяной душ из Пянджа или, может быть, плохо прожаренный кусок мяса в Бековой столовой, а может, всего понемногу и сразу. Всю ночь организм трясло, из него текло, с этого дня организм существенно утратил способность сосредоточиться, нормально мыслить и что-либо продуктивно делать. К тому же от Хорога трасса стала круто забирать вверх и, наконец, поднялась до высот четырёх километров и более. Это не преминуло обострить ситуацию с организмом в ещё более худшую сторону. Наверное, у опытных альпинистов эти проблемы с дыханием и движением начинаются с гораздо больших высот, у меня же, обитателя равнины, это выразилось в полном раздрае в моём организме и мотохозяйстве. Ночной сон с этого дня стал подобен кошмару, и утренние пробуждения были тоже совсем не добрыми. Все вещи уже были перемешаны, я не знал, что где лежит, и ничего не мог найти. Тем не менее, приходилось продолжать своё движение, а к середине дня я как-то даже и разгуливался, но свёртки туалетной бумаги наготове в карманах стали моими первейшими аксессуарами вплоть до родного Поволжья.
В Хороге снова встречаемся с Мауро. Выяснилось, что накануне он прилично разложился на песке при съезде с асфальтированного моста. Теперь части передка его мотоцикла – обломки пластикового полуобтекателя, приборной панели, фары – полностью занимают один из боковых ящиков. Но сам цел и невредим, и это главное, а мотоцикл вполне едет.
От Хорога начинается так называемая восточная часть Памирского тракта. Дорога неуклонно набирает высоту, чтобы через несколько сотен километров привести нас на высоту более 4000 м, в самый высокогорный населённый пункт бывшего СССР – Мургаб. Пяндж остался позади нас, и по правую руку теперь за несколькими рядами колючей проволоки уже не Афганистан, а Китай. Постепенно мы оказались на практически плоском плато, высота которого при этом лишь на полкилометра ниже верхушки Монблана, а множество торчащих остроконечных белых макушек вдалеке являлись как минимум шеститысячниками. От жары, так мучившей внизу, не осталось и следа, температура едва ли намного выше нуля. Километров за 100 до Мургаба мы с Мауро решаем не испытывать удачу, погружаясь в сумерки, и останавливаемся в подвернувшемся гест-хаусе. К нам присоединяется поляк Дариус, двигающийся на «Икс-штроме» в обратном направлении. Итальянец и поляк весело общаются, болтают о чем-то своём, европейском, пьют чай, а я валяюсь на кровати и всё время тревожно сплю. Надо привести в порядок вещи, давно нужно подтянуть цепь, ничего этого я делать не в состоянии, «горняшка», на которую я оказался слаб, доканывает, меня мутит и мотает, обрывки туалетной бумаги лежат наготове во всех карманах.
Следующий день преподнёс ухудшение погоды. Перед Мургабом зарядил дождь. Чтобы облачиться в противодождевые принадлежности на такой высоте, задыхаясь и потея, нужно каких-то минут 40. Но дождевые перчатки в своём перевёрнутом вверх дном багаже я найти так и не смог. Зато в этот раз я обзаведён армейским комплектом химзащиты на ноги – высокоэффективным и недорогим средством сохранить ноги сухими при любой погоде, спасибо родным вооружённым силам. Вот только пластиковые клипсы данного брутального аксессуара, мягко говоря, не блещут эргономичностью, что вызывает дополнительную потоотдачу и повышенное потребление и без того дефицитного кислорода. Кроме того, эти зелёные армейские сапоги на мне вызывали определённую настороженность у некоторых пограничников на блокпостах – горный Бадахшан не самое спокойное и безопасное место на земле.
А вот итальянец Мауро, как выяснилось, приехал на Памир в пижонистых, тонкой кожи перчатках и, к сожалению, без обогрева рукояток руля. Поэтому дальше в этот день он ехать отказался и отправился искать в Мургабе гестхаус, за сим мы с ним и распрощались. Я же, бегло осмотрев накрытый серой пеленой хмурый город (хотя городом этот населённый пункт можно назвать едва ли, скорее, средней величины посёлок), отправился дальше один.
Перед Акбайталом повалил снег. Сам перевал Акбайтал не славится особой сложностью в плане рельефа, дорога лишь на несколько сотен метров приподнимается над уровнем плато, но мне он дался нелегко. Снег залеплял визор, скорость упала, невозможно было с ходу брать короткие тычки после поворотов, которые там есть, к тому же мотоцикл на такой высоте потерял мощность и после очередного поворота даже на первой передаче с трудом набирал обороты и норовил заглохнуть. Один раз и заглох, покатился назад и на мокрой смеси глины и гравия только через несколько метров подчинился переднему тормозу.
Символичная картина: мой «Трансальп» с горделиво выведенными на борту координатами высочайшего перевала Col de la Bonette в Альпах и обозначением высоты этого перевала (2802 м) теперь смирно стоял вдали от благополучно-уютных идиллических французских серпантинов, у знака с обозначением другого перевала – памирского Акбайтала высотой 4620 м.
К вечеру я был в очередном «отеле» у озера Каракол в одноимённом поселке. До Оша оставалось 280 км какого-никакого асфальта, сущая ерунда. В гестхаусе немцы. По очереди ходим в баню – каменную коробку с печкой, каменным же полом и фанерным стулом посередине. В бане почти тепло, периодически там пропадает свет, и оттуда кричит очередной мыльщик, тогда хозяин-памирец идёт в сарай возиться с аккумулятором. В предбаннике света нет в принципе, и, кое-как помывшись, я на ощупь сгребаю свою одежду.
Немцы едут со своими велосипедами на внедорожниках с водителями. Местами они пересаживаются на велосипеды и удовлетворяют свою тягу к здоровой физкультуре на свежем воздухе и приключениям. Через десяток-другой километров езды их ждёт пикник, заведомо устроенный внимательными гидами-водителями. Такие туры стоят около € 1500 на брата. За ужином немцы, морщась, пьют пиво «Шахтёрское наше». Пиво наше, а не ихнее, поэтому и морщатся. Но совсем не пить пиво немцы не могут, поэтому терпят, но пьют. После ужина они заняты – собирают свои велосипеды. Хозяйка ходит с грудным ребёнком на руках, попутно обслуживая гостей. Здесь с мужем у них семейный бизнес, приезжают летом из киргизского Оша.
С утра, «собрав последний кисель», с трудом собираю себя и мотоцикл. Измученный неудачным антрекотом в Бековой столовой в комплекте с горной болезнью, вяло машу рукой бодро гогочущим отъезжающим немцам. Натягиваю на себя необходимые слои одежды, дождевик, мучаюсь с неудобными застёжками ОЗК, задыхаюсь, потею холодным потом. Провожаю взглядом удаляющееся озеро, на берег которого так и не заехал. Вперёди ещё один перевал с таджикско-киргизской границей на верху.
На перевале дорога – смесь красной глины с гравием, приличные колеи, хорошо, что кончился дождь. На таджикской стороне специалист транспортной инспекции «удивляется», что мною до сих пор не оплачен некий транспортный налог в 80 сомони, но, специально из уважения ко мне, готов сделать гигантское одолжение, не отправив меня для оплаты обратно в Мургаб (200 км через два перевала), а выписав квитанцию на месте. Понимая, чего стоят эти бумажки, я зло рассказываю, какие платежи уже успел сделать за последние пять дней: «экологический сбор» в $ 10 на границе при въезде (такая же писулька, выданная вальяжным мордоворотом в его каптёрке), таджикская регистрация в ОВИРЕ за $ 20, разрешение на въезд в ГБАО там же за $ 25. Но для отстаивания «законных прав» у меня в этот день была явно не та физическая форма, и деньги перекочёвывают в карман мытаря. Всё? Не тут-то было. За дверью другого железного ящика пограничник, обученный проставлять штампы в загранпаспорта, долго раздумывает над моим разрешением на въезд в Горный Бадахшан и, наконец, очень строго объявляет, что у меня серьёзнейшие проблемы: дата срока действия исправлена, а в перечне населённых пунктов для посещения нет Мургаба. Мургаба в списке, действительно, не оказалось, видимо, его я должен был преодолеть по воздуху, а цифра в дате слегка растеклась от влаги в кармане. Моё самообладание неприятным образом стало улетучиваться и, сильно повысив ослабленный инфекцией голос, я стал рассказывать, что мне уже реально всё по барабану, пусть делают что хотят, но всё-таки придётся, видимо, по-настоящему позвонить в несколько независимых вышестоящих учреждений. «Вот почему, вы, русские, всегда сразу орёте?», – был ответ, но паспорт оказался нехотя проштампован.
Выйдя на улицу, прежде, чем завести мотоцикл, я достал блокнот и без присущего чувства юмора записал следующее: «Все полицейские, таможенники, пограничники и в Узбекистане, и в Таджикистане делятся на тех, которые принимают тебя как близкого друга, доброго гостя, угощают арбузом, искренне рады с тобой поговорить или просто добросовестно выполняют свою работу. И на тех, которые пытаются найти то, чего нет, и не видеть то, что есть, обмануть, развести, показать свою власть, отыгрываясь за собственную никчемность. Но знайте – вы не власть, а шайтаны, жалкие шакалы, позорящие свою страну и свой народ, наносящие им огромный вред, отталкивая людей, туристов, которые привозят в вашу страну свои заработанные деньги, необходимые вашей экономике. Весь мир живёт за счёт туризма, а вы, тупые ублюдки, болваны, неимоверно вредите своей стране. Враги народа!».
Киргизская часть Памирского тракта после таджикского воспринимается примерно так же, как Чуйский тракт после выезда из Монголии – прекрасный асфальт горной дороги, идиллические виды с многочисленных смотровых площадок. Советую проходить тракт именно со стороны Душанбе. Так ваше путешествие по нему закончится на более позитивной ноте. Мой тракт закончился именно так – в киргизском городе Ош, где я остановился у узбека Харитона. Пару дней я прохлаждался на коврах Харитоновой беседки, потягивая горячий напиток из имбиря с солью и содой, приготовленный его женой, избавляясь от одолевших бацилл. Прекрасный дом с садом почти в самом центре Оша, хороший человек Харитон, мастер на все руки. Работал и он в нашей Москве – водителем автобуса. Но более по душе ему заниматься обустройством своего дома, доставшегося от отца и деда, что он и делает, отдав деловую часть вопросов функционирования гест-хауса более приспособленной для этого жене. Чего стоит только поразивший меня пол гостиной, сделанный им из отполированных ореховых чурок, залитых смолой и покрытых лаком! Такой пол я увидел впервые, да и Харитон тоже – ведь он придумал его сам.
Горная местность от Оша до Бишкека являет собой непрерывный парадиз. Дорога – прекрасная лента ровного асфальта с потрясающими видами. Голубая гладь Нарынского водохранилища внизу, форель в придорожном кафе. После одного из перевалов на пологих травянистых склонах гор во множестве появились юрты летних стойбищ. Рядом с одной из них, уже почти в сумерках, я остановился купить кумыса. За юртой дети, самому старшему из которых едва ли больше восьми лет, деловито взялись обдирать на ужин сурка. Делали ребята это очень умело, и, пока я бегал за фотокамерой, процесс был уже завершён. Кумыс был налит в мою бутылку половником из большого деревянного чана. Во вкусе настоящего кумыса присутствует масса оттенков. Это запахи лошади, травы, пота лошадиного, а скорее, и человеческого, женских рук. Я попросился переночевать, и, конечно же, меня с радостью пустили, даже выделили отдельную небольшую юрту, где обычно ночевали дети. Хозяева – муж Максак, жена Джазгуль, бабушка Гуля, с ними шестеро детей – двое своих и четверо детей сестры, работающей в Москве, «сосланных» в горы на лето. Живут они в юрте постоянно, – летом в горах, а зимой в долине, хотя имеют в городе квартиру. Сажают гостя на почётное место, чай с молоком, весело шутим. Записываю в блокнот, чтобы потом не забыть, имена членов семьи, а мальчик рассмотрел это через моё плечо и сразу же доложил отцу. Русский в школах учат всё ещё хорошо! Расспрашиваю их про житьё-бытьё, а они меня – про Россию. Улыбаясь, просят, в случае чего, не бросать их. Надеюсь, не соврал, обещая, что не бросим. Вот только в 2010 году в Оше, когда киргизы и узбеки принялись резать друг друга, кого же из них Россия должна была не бросать?..
Максак, Джазгуль – совершенно бесхитростные люди, божьи люди. Полтора литра кумыса у них – восемь киргизских сумм, в пять раз дешевле такой же бутылки воды в магазине, ночлег – пять сумм. При этом у них есть денежные траты, и немаленькие. Солнечные батареи, например – 40000 сумм! Оставил им нетронутый запас консервов и почти все оставшиеся киргизские деньги, – граница уже близко, а до дома оставалась какая-то неделя ходу по казахской степи и поволжским перелескам.
Такие разные страны, очень разные люди... Что нас всех объединяет – русских, казахов, узбеков, киргизов, таджиков, новозеландцев и жителей острова Кука? То, что все мы люди. Объединяет искра божья, способность любить или хотя бы понимать друг друга. Как бы трудно это не было.